Что общественный транспорт не мое, стало понятно еще в детстве. В школу много лет я ездила на троллейбусе с пересадкой и до сегодняшнего дня сыта по горло долгими ожиданиями на стылых остановках, давкой, хамством и запахом нечищеных зубов. Так что в деле получения водительских прав я проявила не характерные для меня упорство и силу духа. При любом раскладе, если есть возможность поехать на машине – я всегда предпочту личный автомобиль. С лично выбранным спутником. С лично любимой музыкой. Или такси. Чтоб от двери до двери.
В Москве я водила и зимой, и летом, не ленилась и не сачковала. Пробки, парковки, гололед и ливни – ничего меня не пугало. Как бы ужасен не был столичный трафик, идея спустится в метро была намного страшней. Дело в том, что в самом начале московского приключения я малодушно решила в час пик зимой добраться на метро в далекий концертный зал. Экономии выходило час времени. Это очень много. Мы с коллегой изучили схему, выяснили про переходы и пересадки и в 18,30 в будний день нырнули вниз. Эскалаторы, фойе, пирон и поезд были плотно забиты угрюмой темной толпой. Было тесно, жарко и неуютно. Мы храбрились, прижатые с разных сторон к высоченному деду в камуфляже. Дед возвышался над пассажирами вагона на целую голову, серая вязанная шапка и белая борода служили нам надежным ориентиром. Так мы доехали с ним до пересадки.
— Мне тоже на синюю линию надо – сказал дед – Вы за мной идите, иначе запутаетесь
Радуясь своей общительности и умению завести полезное знакомство за малое время, мы пробубнили слова благодарности в область дедовых подмышек и двинулись в его фарватере наружу, на станцию Библиотека имени Ленина. Станция была переполнена людьми. Толпа стояла, плотная и испуганно-агрессивная, практически неподвижно. Работал только один эскалатор, спрессованная герметично человеческая масса продвигалась со скоростью шажок в несколько минут. Меня мгновенно унесло от моего спутника, и только серая дедова шапка маячила где-то впереди. Толпа давила со всех сторон, люди стояли не просто близко друг к другу — между нами практически не было зазоров. Стало душно. Стало страшно. Вокруг меня высилась непроницаемая стена мужчин и женщин в зимней одежде. Пахло мокрой псиной, сырой обувью, полупереваренной едой и незалеченным кариесом. Невидимый из-за спин впереди стоящих, где-то сбоку, истеричный женский голос вскрикивал
— Осторожнее! Здесь ребенок! Осторожнее!
Мысль о том, что в этом подземном бетонном кубе, под завязку набитом биомассой, находится ребенок, привела меня в ступор. Мне, пусть невысокой, но все же вполне взрослой и умеренно злобной женщине, было реально страшно в этой ситуации. Что же должен испытывать маленький человечек, который уже больше получаса зажат на уровне чужих колен и задниц? В какой панике он должен быть, понимая, что абсолютно беззащитен перед этими безликими ногами и животами. Я бы с радостью содрогнулась, но зажатая со всех сторон, я могла лишь стоять прямо и двигаться в ногу со всеми. Сантименты требуют хотя бы немного личного пространства. Которого здесь не было совсем.
Мы в конце концов доехали до нашего зала, ориентируясь на шапку как на маяк в штормовом море и если вы спросите, стоил ли тот концерт перенесенных мучений – отвечу да. Было потрясающе. Обратно нас привезло такси. Потом еще неделю я плевалась комками шерсти, как кошка. Потому, что бог не дал мне двух метров росту. А в толпе я провела час, находясь лицом на том уровне, где у всех капюшонов находится мех.
Браконьер
В хабаровске меня встречает плечистый парень смешанных кровей. Валера, водитель пожилого праворульного Мицубиши играючи закидывает мои тяжеленые чемоданы в багажник и бережно открывает заднюю дверь. В салоне машины слегка пахнет дымом, под зеркалом на шнурке клык размером с мой мизинец, из динамиков сладко поет китайская певичка.
— Вы не стесняйтесь, — говорит Валера, не оборачиваясь и плавно выруливая на убитое шоссе в город – Если надо, я музыку сменю. Хотите джаз?
Я готова слушать даже китайскую попсу, лишь бы не джаз. Отказываюсь и начинаю рассматривать своего Возничего, чтобы методом дедукции узнать о нем как можно больше. Мы нашли его через знакомых и мне с ним ездить больше недели. Полезно понять, с кем имеешь дело. Про китайскую певичку понятно – Валера, как и большинство хабаровчан, жил какой-то период в Китае. Курит в машине – значит вряд ли женат. В клыках я понимаю мало, но зато прекрасно понимаю в сувенирной продукции. Так что чей бы это не был клык, его добыли в честном бою, а не в лавочке для туристов. Стало быть, имею дело с охотником.
— Вы охотник, правда? – я ужасно люблю себя за проницательность.
— Нет, — удивляется Валера – С чего вдруг
— Ну, клык – тыкаю пальцем в амулет на зеркале
— Ааа, это – Валера темнеет лицом – Это не клык, это коготь медвежий. Он в меня в ключице застрял.
Валера чуть притормаживает и приспускает с плеча куртку. От ключицы и почти до локтя тянутся чудовищные бурые шрамы – следы огромной медвежьей лапы. Я ойкаю
— Да чего уж – смеется мой водитель и закрывает куртку – Среди нашего брата, браконьера, редко кого хозяин не рвал. А я браконьер в третьем поколении, у меня и отец, и дед кету на икру брали. Бочками солили и солим. С того и живем при любой власти. Нам всегда хорошо. Хотите, я вам дешево икорки продам, а?
Дружочек
— Да не плачьте Вы, в самом деле, — Рафик протягивает мне на заднее сидение коробку с салфетками. Пухлый Рафик, как и его щегольская старая беха, хрустит искусственной кожей, пахнет лимоном и плавен в движениях.
Водителю меня жалко. Я рыдаю самым постыдным образом. Меня в три часа ночи бросил в караоке на Патриках друг. Мы пришли большой компанией, попили и попели, все уже разошлись и мой провожатый сказал, что выйдет на минутку решить вопрос. А потом отвезет меня домой. Друг вышел и пропал. Я просидела более получаса одна за столиком, полном пустых бокалов. Рассвирепела, протрезвела, позвонила другу. А он сбросил все 48 моих звонков. Сказать, что я была в ярости – это ничего не сказать. Я кипела! Конечно, я вышла на улицу, поймала такси и уже в машине поняла, что сумка с кошельком остались за каким-то чертом в машине моего друга. Того самого, который бесследно исчез. Забегая вперед, скажу, что у него была серьезная причина. Хотя разборки и потасовка никак не оправдывают оставление девушки в злачном месте среди ночи. Но тогда я об этой причине не знала. Тогда мне просто нечем было заплатить за дорогу. Ну, позвонила приятельнице, разбудила ее и сказала, что через 20 минут приеду к ней за деньгами. От подруги, вынесшей водителю деньги и поглядевшей на меня крайне неодобрительно, мы поехали домой. Всю дорогу я рыдала от унижения и ярости. Рафик, по мере сил меня успокаивал.
— Может, он там в драку ввязался, — говорит Возничий – Может, его избили
— Надеюсь – рыдаю я – Лучше бы избили, хорошо бы сильно. Он меня бросииииил, одну, без денег. Какой позор
-Такую девушку не бросают – льет елей на сердечную рану добродушный Рафик – Только не плачьте так, пожалуйста, не надо. Хотите, я Вас пирожком угощу? Жена моя делала. Хорошие очень. Сладкие, вкусные.
И сует мне уже у самых ворот дома пакетик с двумя жареными пирожками с повидлом. Самыми вкусными в мире. Которые, если честно, спасли жизнь моего друга, кода он явился с моей сумкой и объяснениями.
Сусанин
Началось все замечательно. Нас с П позвали в очень приличные гости сильно загород. Сначала мы пили виски и ели борщ с пампушками. Потом болтали. Потом бродили по заснеженному саду и слушали семейные хохмы и байки. Потом затопили баню, и мы парились. Баня была красивая, с расписными балками и наличниками, с зимним садом и уютным предбанником. В бане говорили о бизнесе, свободе и особом русском пути, как водится, у евреев. Потом подали горячее, потом был домашний киевский торт и кофе. Хозяева дома, прекрасные интеллигентные люди, гости все почтенные и со значением. За окнами снег тихо пошел, крупными мягкими хлопьями. Стало поздно. Ночевать нам было определено в рубленном тереме небесной красоты в углу сада. Мне в светелке под крышей, а подруге моей, известной писательнице П, в просторной спальне окнами в заснеженный ельник. Совершенно распоясавшись и расслабившись, мы ели, пили, поминутно бегали курить на веранду и вообще собирались поселиться в этом замкадном раю на веки вечные. Пока я не сходила проверить, что там у меня с телефоном. И выяснила, к своему стыду и ужасу, что этим самым вечером я обещала кадриль одному хорошему человеку. Человек меня ждет. На мое мяуканье и блеянье отвечает твердым голосом, что спать не пойдет, а будет ждать сколько надо. Это означает, что мне никак нельзя остаться ночевать в тихом приюте. Конечно, это означает, что поздним вечером, в снегопад, я должна вызвать такси из ближайшей деревеньки. Которая не слишком то близка. Подруга моя П, как и наши хозяева, мои завиральные идеи не одобряли. Меня стали уговаривают послать обещанную кадриль лесом, выпить еще виски и вернуться к камину – говорить о вечном. Но я, человек слова и вечная жертва даблчекинга, упрямо обуваю валенки, волоку П на улицу, и мы грузимся в такси, поданное нам из неблизкой деревеньки. Вышли нас провожать и хозяева, и гости, и персонал, включая повариху. Смотрели жалобно, благодарили за все, просили не поминать лихом. Сторож нас даже мелко перекрестил. Сначала вся эта драма казалась мне немного излишней. Все-таки с дачи в Москву едем, а не на Луну летим. Но потом, приглядевшись к машине и водителю, я подумала, что еще не факт, что меня в Москве дождутся.
Машина была жигулем практически моих лет. А я, как не печально признать, уже не молода. Кроме того, в отличии от меня, нежно хранимой от превратностей бытия семьей и любимыми, жигуль повидал жизнь в полной мере. Лобовое стекло было треснуто в двух местах. Ручки на дверях относились к разным периодам советской и пост советской эпохи. Приборная доска не освещалась. В движение автомобиль издавал весь набор звуков, используемых приведениями в готических замках. Стучал, скрежетал, дребезжал и лязгал. На поворотах он издавал тонкий заунывный свист, от которого у обитателей Кентервиля заледенела бы кровь. Из хорошего, объективности ради, отмечу георгиевскую ленточку на зеркале, иконку Николая Чудотворца с подтеками клея рядом с рулем и заднее сидение, устланное веселеньким детским одеяльцем.
Водитель, юноша лет двадцати, пугал меня даже больше, чем наш возрастной драндулет. Представился Иваном. Выглядел растеряно. Для начала, он не выставил навигатор. И вообще, не выказал никакого желания узнать, где именно в Москве нас нужно высаживать. П дала понять, что я волнуюсь зря — она знает куда ехать. А молодому человеку она покажет. Некоторое время мы светски чирикали о былых поездках на тройках к Яру. Юноша, между тем, ушел со столбовой дороги, на которую мы наконец выехали и стал углубляться вправо.
— Минуточку! – всполошилась я – Это куда мы свернули? Нам не надо направо. Нам нужно налево, меня человек ждет, спать не ложиться.
— А у меня бензин кончился – ответил Возничий – Мы к Вовану заедем, он в кредит нальет бензину то. Я вон без денег совсем.
Мы с П завизжали, что дадим юноше немного в счет оплаты, пусть уж на нормальной колонке в освещенном месте заправится. Но было поздно – почти доехали до Вована. П выпростала из мехов руку в перстнях нездешней работы и прикрыла ею глаза. Она явно не собиралась взглянуть в лицо реальности. Я перечитала в телефоне свой гороскоп на неделю. Вроде ничего критичного. И успокоилась. Бородатый и неопрятный Вован действительно заправил нас под честное слово на 179 рублей и мы победно въехали в Москву объездной дорогой. Стали плутать по промзонам. Вот на этом этапе П проснулась, встрепенулась и принялась показывать дорогу. Водитель беспрекословно повиновался. Попутно П вела для нас экскурсию, со знанием дела рассказывая о местных достопримечательностях и почетных жителях района. Время от времени Иван задавал уместный вопрос, П пела соловьем. Мой телефон каждых две минуты блямкал сообщением
— Где ты? Где ты? Когда ты приедешь? — мой друг ждал меня теперь уже с плохо скрываемым нетерпением.
— Обратите внимание – сказала П торжественно – Стена ограды и ворота выполнены по эскизам знаменитого пациента этого заведения — художника Врубеля.
— Где ты? – в сотый раз спросил меня телефон.
— Возле психбольницы – честно написала я в ответ. Мне тут же перезвонили
— Просто скажи где ты сейчас – голос моего друга звучал печально, юмора он уже не понимал – И я пришлю за тобой водителя. Ты можешь мне сказать адрес?
Я посмотрела на П, та величественно ответила, что паниковать не надо, что она через минуту дома, а мне до места ну рукой подать. И я, дура грешная, отказалась от водителя. Как только П покинула машину, Иван растеряно стал на меня посматривать. Ехали мы интуитивно к центру города. Навигатора, планшета или телефона у водителя не наблюдалось. На мой вопрос, отчего бы не выставить адрес вместо поминутных вопросов куда ехать и где поворачивать, Ваня признался, что на его телефоне нет денег. Но ведь есть мой телефон. Мой телефон уже мигал красным, но выбора не было. Заряда хватило ровно до дома моего друга. Сам друг ждал меня на улице, злой и замерзший. Валил снег. Ване сунули деньги, меня осмотрели на предмет сохранности и мы двинулись к дверям подъезда, довольные тем, что эта дурацкая поездка кончилась хорошо. Оглянувшись у двери, я увидела, что машина продолжает стоять на месте.
— Что за черт? – сказал мой друг и пошел выяснять причину.
Некоторое время они говорили, друг даже немного жестикулировал, и машина с Иваном наконец исчезла в конце переулка.
— Он просил объяснить, как выехать отсюда – ответил друг на не заданный мною вопрос, придерживая тяжелую входную дверь, пока я оббивала с валенок снег. – Он не знал, как добраться обратно домой.
Родственник
Утро добрым не бывает, а для хронических сов типа меня по утрам вообще кранты. Особенно если прийти домой после третьих петухов. Особенно если утром рано по делу на другой конец Москвы. Все, что вечером мне казалось милым, веселым и нужным, в свете серой зори оказалось тленом и прахом. Вчерашняя укладка смялась, плохо смытый впопыхах макияж въелся в кожу вокруг глаз. Платье пропахло табачным дымом. Из зеркала в ванной на меня смотрела пожилая бездомная панда, в недобрый час сбежавшая из разъездного цирка. Собрать себя в кучку, умыться, одеться и вызвать такси стоило таких неимоверных усилий, что сварить кофе я уже не смогла. Телефон довольно желчно сообщил, что меня ждет желтый Форд Фокус. Что, мол, выходите. Я напялила на голову шапку перед выходом. Не спрашивайте, откуда у меня в хозяйстве бледно-розовая шапка с двумя помпонами, типа ушками. По фронтальной части головной убор декорирован изображением кошки и отделан стразиками. Нет! Я понятия не имею, почему у меня есть такая шапка. И почему я вдруг решила ее надеть в люди. В лифте тоже есть зеркало, но я струсила и зажмурилась. Видеть кошку посреди лба до первого кофе было бы слишком. На улице тоже было неинтересно. К утру белый ночной снег раскис и превратился с серую кашу. С голых деревьев свисали полусгнившие сосульки. У шлагбаума посреди ноздреватого грязного сугроба, утыканного окурками, стоял мой экипаж, желтый и блестящий как спелый лимон. Я прошлепала по смеси снежной крошки с липкой грязью, плюхнулась на заднее сиденье и немедленно принялась тупить в смартфон.Доброе утро – доброжелательный баритон водителя был неожиданно приятно услышать. Тем более, что машина и изнутри, как и с наружи, была чистой. Водитель обернулся, и я увидела черные ясные глаза и ухоженную черную бороду системы маджахед на привале. В дополнение к глазам и бороде на зеркале висела нитка четок с силуэтом Эль Аксы вместо медальона.
Отлично – подумала я – просто вот отлично. Безопасность наша будет в экстазе.
Но машина уже тронулась и было поздно выскакивать, изображая ошибку. Поэтому я в ответ сверкнула из-под шапки с кошкой такими же черными глазами и пробурчала неразборчивое приветствие.
— Меня зовут Али – представился Возничий и посмотрел на меня внимательно и уважительно – Куда тебя отвезти, сестра?
Политики десятки лет придумывают многоходовки, социологи ищут общность и различия в культурных кодах, философы спорят о вечном. А Али, водитель такси в безумном мегаполисе Вавилон, точно и безошибочно видит, что мы с ним родственники. И даже моя розовая шапка не может его сбить с толку. Потому, что, если долго-долго ездить по чужим адресам и чужим делам, в конце концов начинаешь сразу видеть своих в бесконечном людском потоке. В нас больше общего, чем кажется. Мы кочевники, дети кочевников. Водители и пассажиры Великого Траффика, имя которому – жизнь.